Беженцы (Страница 1 из 2)

Тяжелый вопрос, никто веди не ждал такого в 21 веке.
Говорят, что в городе их с каждым днем прибывает, сама не видела.  Свое мнение тоже не буду писать, на фкд сразу забанили и потерли.

В Малышково, кому интересно, их потребности:

Страхи и дорога.

Первые обозы с беженцами появились в Российской империи уже осенью 1914 г., главным образом, с ее западных губерний – Королевства Польского. Это стихийное движение носило добровольный характер и было «... естественным следствием наступления врага на нашу территорию». Массовое прибытие беженцев в тыловые губернии Российской империи с западного театра военных действий началось в июле – августе 1915 г., в результате отступления российских армий и внедрения в жизнь военными доктрины «выжженной земли». Своего  максимума оно достигло в сентябре – октябре, а завершилось в ноябре – декабре того же года.

Согласно способу перемещения беженцев в тыловые губернии выделим два его этапа. На первом, который длился с лета до начала осени 1915 г., основным способом эвакуации населения были гужевые перевозки. Подавляющее большинство их двигалась на собственных подводах, покрытых брезентом и нагруженных наиболее ценным имуществом. Иногда в спешке собиралось то, что попадалось под руку. Непосредственные участники тех событий на Волыни так описывают нехитрую утварь: «На телегу клали сундук с одеждой, полотенцами и ряднами, хлебную кадку, лопату для посадки хлеба, кадушка с салом, мешок муки, лопату, топор и пилу. А больше на телегу не помещалось. Каждая из них сверху была накрыта от дождя. Из-за того, что было сухо, телеги очень скрипели».

Анализируя, что наскоро клали на подводы, можно сделать вывод: эти люди рассчитывали только на себя, увозя с запас пищи и орудия труда, пожалуй, основные и для женщины, и для мужчины. Беженка думала, она надеялась, что где-то на пути своего движения она обязательно встретит дом с печью, в которой можно будет испечь хлеб и вынуть собственной лопатой, как это она делала много раз дома. Фактически на новом и одновременно чужом месте этим людям, по большому счету, хотелось вести образ жизни «как дома». А лопата, топор и пила – это те орудия, с помощью которых в начале прошлого века строили дома. Вот и ехали беженцы на своих фурах вглубь империи с надеждой переждать то эту военную вьюгу, что закружила их семьи и разбросала в чужих мирах...

Дорога для беженки превратилась в сплошное испытание. Она рожала и хоронила своих младенцев, ее путь был отмечен холмиками умерших в дороге младенцев и престарелых родителей, ее догоняло известие о гибели на фронте мужа, любимого, отца. Она искала пропитание для своих детей, теряла их в дорожной путанице. Она боялась всего: врага, который может убить, отстать от своего обоза, ночевать в лесу, в придорожных канавах, пить воду из грязных луж, когда поблизости нет колодца, чужих людей, несущих неизвестность, потерять свое имущество, быть обманутой разными перекупщиками и просто мошенниками, изнасилованной теми же солдатами, никогда не увидеть свой дом и, наконец, умереть в чужой земле.

Еще одним чувством беженца была неопределенность в будущим, которая не покидала ее все время. «Что ждет ее завтра, будет известие о смерти мужа, болезни детей, откажет местный комитет помощи беженцам в выдаче продуктового пайка или выгонят на улицу владельцы дома?..» Таких вопросов было множество и никакой уверенности в каждом завтрашнем дне. Поэтому можно подискутировать с Питером Гетреллом относительно чувства гордости во «... многих женщин от того, что они взяли на себя дополнительные обязанности...», хотя автор тут же поправляет себя, подчеркивая, что «в условиях беженства выполнения этих обязанностей покупалось очень дорогой ценой».
С осени началась перевозка беженцев по железным дорогам и появились новые проблемы. Отсталая, по сравнению с европейскими государствами, железнодорожная инфраструктура Российской империи, значительно усложняли процесс перевозки беженцев. Зачастую на станциях, при отсутствии должного количества поездов, наблюдались многочасовые задержки. В многих случаях переполненность станций беженцами делала местные комитеты просто бессильны оказать помощь всем эвакуированным. Работники медицинских пунктов не всегда успевали с осмотром прибывших. Все это приводило к асоциальному поведению последних, которых можно было понять, поскольку речь шла о простом человеческом выживания. Например, 15 октября 1915 г. начальник Славянского жандармского отделения телеграфировал харьковскому губернатору Николаю Протасьеву: «Доведенные до крайности беженки с детьми, не получив ни от кого топлива, открыто грабят угля из вагонов на станции, идут по железной дороге. Утрудняюсь в репрессивных мероприятиях». И таких телеграмм было много.

Работники пунктов питания пытались накормить всех эвакуированных, если даже не горячей пищей, то хотя бы раздать хлеба. Случалось так, что уже после прибытия большого количества беженцев, уменьшали нормы его выдачи. Удовольствие от получения пищи беженцев одного поезда вызывало горькую обиду, а иногда и озлобленность у других, которые не успели получить. Чувство глубокой досады у беженок вызвали моменты, когда талоны на еду были получены, но по распоряжению станционного начальства предстояло ехать дальше. Мать, чьи дети остались голодными, конечно же, побивалась в безысходности, и ожидала прибытия на новую станцию, что бы уж точно там получить еду.

О самом механизме получения пищи современник писал так: «Подходит поезд утром или поздно вечером, беженцы получают чай, хлеб и т. д., прибудет в полдень – получают и горячую пищу. Желание накормить каждый поезд горячей пищей при значительном их наплыве побудило некоторые пункты отказаться от варки мяса (требует много времени) и заменить его салом, маслом и большим количеством крупы, муки и картофеля... На некоторых пунктах выдавали детям молоко... Зачастую после прибытия поезда с беженцами, специальные работники идут к нему и, узнав, сколько там взрослых и детей, издают особые талоны, на которых отмечено их количество, иногда выдают такие талоны не на вагон, а на семью. С таким талоном и посудой беженцы идут в кухне или в столовой и тут же получают пищу. Также были и пункты, где еду приносили или привозили к поезду и тут же раздавали ее в посуду беженцев, а сухую прямо в руки».

На станциях посадки разыгрывались настоящие трагедии, не способны угаснуть и уже на новых местах расселения. Обратимся к описанию одной из станций, чтобы понять весь трагизм сложившейся ситуации, в которой оказывались беженки. И где бы они не находились, им постоянно нужно было думать о своей семье, устраивая временные жилища. Причем с приходом осени становилось все труднее, а сама дождливая погода и холода сказывались на здоровье беженцев, и, главным, образом детей.

«Когда вступишь на территорию Волыни воочию убеждаешься, что значит переселение народов. Весь край поднялся и двинулся куда-то вперед, дальше от театра военных действий. Впрочем, побывавшие здесь раньше говорят, что теперь лишь остатки передвижения. А за несколько недель перед этим совершалось в полном смысле, великое переселение. […]

И всюду, во всех этих поездах одна и таже картина: заглянешь и не поверишь, как могло там вместиться столько людей, с какими усилиями натискивали, куда только можно, узлы, сумки, чемоданы…

Почти у каждого окна вагона группы русых детских головок. Поднимают навстречу личики и так безпечно-безпечно смотрят на вас ясные детские глазки. И улыбаются: им что? Может быть, рады этому путешествию. И, вероятно, рады…

А на местах остановок – загнанные в железнодорожные тупики длинные улицы темно-красных товарных вагонов, ждут очереди, чтобы отправиться дальше. Пока же живут в вагонах. И живут самым настоящим образом: поставили столы, разложили и развесили домашнюю рухлядь. Получились передвижные квартиры… Но это все-таки счастливцы. А большинство двинулись в неизвестную путь-дорогу на уцелевших «конячках». […]

Пустынны теперь благодатные поля нашей Волыни. Исчезли картины мирного труда. Здесь – царство войны…Небо часто заволакивается тяжелыми, серыми тучами. Временами холодный ветер уже бушует над покинутыми равнинами. Идут дожди. […] Станции полны беженцев, терпеливо дожидающихся свободных мест. Уезжают одни, тянутся другие. В суматохе и толкотне нередко забываются на станциях детишки».

В сентябре 1915 г. харьковский губернатор Николай Протасьев о критической ситуации с беженцами, которые скапливались на станциях, так писал министру внутренних дел Николаю Щербатову: «В течении нескольких суток девять поездов с беженцами, следующими в Воронеж, стояли голодными на станции Ворожба только потому, что Управление Московско-Киево-Воронежской железной дороги отказывалось от дальнейшей перевозки беженцев. На других станциях, где даже нет питательных пунктов, также допускается простой поездов с беженцами в течении двух и более суток. Люди голодают, зачастую в вагонах находятся мертвые тела, смертность и заразные болезни прогрессируют».

В плачевном состоянии они прибывали и на места своего расселения. Об этом не раз указывали члены местных комитетов, активисты, которые оказывали беженцам помощь и поддержку. Об этом отмечала и  периодика: «Мрачную картину представляют собой эти люди. Расстроенные, разоренные, старые, средние, женщины, дети, изнуренные, желтолицые… Невольно текли слезы у сострадавших людей, слушавших их рассказы, об ужасных разорениях, выпавших на долю их края, выступлении из родных жилищ, о разлуках мужа с женою, родителей с детьми»18. Лица беженок, как писали современники, несли печать безумного ужаса от пережитого, а слезы, и это не будет метафорой, лились просто морем. При этом были случаи, когда среди беженцев распространялись заведомо ложные слухи, что еще больше нагнетало и без того трагическую ситуацию. Например, когда партия беженцев из Волыни прибыла в Херсон, то беженцы просто боялись выходить из вагонов, потому что кто-то пустил слух, что их всех утопят в море. Женщины-беженки просто в ужасе причитали: «Это нас повезут в море топить!».

Любов Жванко, доктор історичних наук, професор кафедри історії і культурології Харківський національний університет міського господарства імені О. М. Бекетова

Предсказуемо и ожидаемо.

Лучше прикиньте, чтобы предложила бандеровская администрация прибывшим из России.
У нас общественных работ достаточно, но видимо эти люди не до конца прочувствовали свое положение и считают, что им тут должны.

Как можно предлагать работу учителя? У них нет российского гражданства, нет образования.
Совсем уже видимо.

Россия платит взносы в ООН и сейчас эти беженцы должны содержаться только за счет специальной помощи оттуда. Но, на деле они живут за счет нашего государства.
Мало того, что их беспрепятственно пустили на территрию страны, не сконцентрирорав в определенном месте, они неконтролируемо передвигются по всей стране, так еще и платим дважды. А результат будет в любом случае один: не делай добра, не получишь зла.

Да, переживаю. Давайте уже таджиков брать в школы и больницы.
Я знаю немного так историю, когда хохол родился, еврей заплакал. Представители этой народности работать не будут, они будут приспосабливаться и садиться на шею близ находящемуся. Если взять в пример бывшую армию советскую, то там при кухнях и складах всегда хохлы.

Бандеровские задрипанки все заварили.

Сегодня лично проверил, сходил.

1. Помойки пустые.
2. На одной скамейке сидят два грузных мужика. Судя по разлитой в пластиковые стаканы кока-коле, и каких-то разложенных вещах - выпивают. Ближе не подходил.
3. На другой скамейки сидят 3 парня. Большая соска пива. Один мочился прямо на тропинке, в 40 метрах от корпуса, где живут беженцы, в 50 метрах от наряда ППС.
4. Замечен парень весь в татуировках, в том числе паутина. Если я правильно помню - это атрибут наркомана?
5. Несколько человек гуляли с детьми.

Что-то мне не очень это нравится...

Если речь о малышково - то это рупь за сто - аборигены

Правильно, пусть идут врачами работать. Там ни образования, ни гражданства не нужно:)