Старая Кострома (Страница 3 из 3)

перевыложил

На что им либерализм? Они из него не могут сделать никакого употребления, кроме злоупотребления.
Левак - всегда русофоб.

http://humus.livejournal.com/3295124.html
http://humus.livejournal.com/3310380.html
http://humus.livejournal.com/3357862.html

Henry, 917

КОНЕЦ СВ.ИПАТИЯ
И. Бабель

   Вчера я был в Ипатьевском монастыре, и  монах  Илларион,  последний  из
обитающих здесь монахов, показывал мне дом бояр Романовых.
   Московские люди пришли сюда в 1613  году  просить  на  царство  Михаила
Федоровича.
   Я увидел истоптанный угол,  где  молилась  инокиня  Марфа,  мать  царя,
сумрачную ее опочивальню и вышку, откуда  она  смотрела  гоньбу  волков  в
костромских лесах.
   Мы прошли  с  Илларионом  по  ветхим  мостикам,  заваленным  сугробами,
распугали ворон,  угнездившихся  в  боярском  терему,  и  вышли  к  церкви
неописуемой красоты.
   Обведенная венцом снегов, раскрашенная кармином и лазурью, она легла на
задымленное небо севера, как пестрый бабий  платок,  расписанный  русскими
цветами.
   Линии непышных ее куполов были  целомудренны,  голубые  ее  пристроечки
были пузаты, и  узорчатые  переплеты  окон  блестели  на  солнце  ненужным
блеском.
   В пустынной этой церкви я  нашел  железные  ворота,  подаренные  Иваном
Грозным, и обошел древние иконы,  весь  этот  склеп  и  тлен  безжалостной
святыни.
   Угодники - бесноватые нагие мужики с истлевшими бедрами - корчились  на
ободранных стенах, и рядом с ними  была  написана  российская  богородица:
худая баба, с раздвинутыми коленями и волочащимися  грудями,  похожими  на
две лишние зеленые руки.
   Древние иконы окружили беспечное мое сердце  холодом  мертвенных  своих
страстей, и я едва спасся от них, от гробовых этих угодников.
   Их бог лежал в церкви, закостеневший и  начищенный,  как  мертвец,  уже
обмытый в своем дому, но оставленный без погребения.
   Один отец Илларион бродил вокруг своих трупов.  Он  припадал  на  левую
ногу, задремывал, чесал в грязной бороде и скоро надоел мне.
   Тогда я распахнул врата Ивана Четвертого, пробежал под черными  сводами
на площадку, и там блеснула мне Волга, закованная во льды.
   Дым Костромы поднимался кверху, пробивая снега; мужики, одетые в желтые
нимбы стужи, возили муку на дровнях, и битюги их вбивали  в  лед  железные
копыта.
   Рыжие битюги, обвешанные инеем и паром, шумно дышали на  реке,  розовые
молнии севера летали в соснах, и толпы, неведомые толпы, ползли  вверх  по
обледенелым склонам.
   Зажигательный ветер дул на них с Волги, множество баб  проваливалось  в
сугробы, но бабы шли все выше и стягивались к  монастырю,  как  осаждающие
колонны.
   Женский хохот гремел над горой, самоварные трубы и лохани  въезжали  на
подъем, мальчишеские коньки стенали на поворотах.
   Старые старухи втаскивали ношу  на  высокую  гору  -  на  гору  святого
Ипатия, - младенцы спали в их салазках, и  белые  козы  шли  у  старух  на
поводу.
   - Черти,  -  закричал  я,  увидев  их,  и  отступил  перед  неслыханным
нашествием. - Не к инокине ли Марфе идете вы,  чтобы  просить  на  царство
Михаила Романова, ее сына?
   - Ну тебя к шуту! - ответила мне  баба  и  выступила  вперед.  -  Зачем
играешь с нами на дороге? Нам детей, что ль, от тебя нести?
   И, вложившись в сани, она вкатила их на монастырский  двор  и  чуть  не
сбила с ног потерявшегося отца Иллариона. Она  вкатила  в  колыбель  царей
московских  свои  лохани,  своих  гусей,  свой  граммофон  без  трубы   и,
назвавшись Савичевой, потребовала для себя квартиру  N_19  в  архиерейских
покоях.
   И, к удивлению моему, Савичевой дали эту квартиру и всем  другим  вслед
за нею.
   И мне объяснили  тут,  что  союз  текстильщиков  отстроил  в  сгоревшем
корпусе  40  квартир  для   рабочих   Костромской   объединенной   льняной
мануфактуры и что сегодня они переселяются в монастырь.
   Отец Илларион, стоя в воротах,  пересчитал  всех  коз  и  переселенцев;
потом он позвал меня чай  пить  и  в  молчании  поставил  на  стол  чашки,
украденные им во дворе при взятии в музей утвари бояр Романовых.
   Мы пили чай из этих чашек до поту, бабьи  босые  ноги  топтались  перед
нами, на подоконниках: бабы мыли стекла на новых местах.
   Потом дым повалил изо всех труб,  точно  сговорился,  незнакомый  петух
взлетел на могилу игумена  отца  Сиония  и  загорланил,  чья-то  гармошка,
протомившись в интродукциях, запела нежную песню,  и  чужая  старушонка  в
зипуне, просунув голову в келью отца Иллариона, попросила  у  него  взаймы
щепотку соли ко щам.
   Был уже вечер, когда к нам пришла старушонка: багровые облака пухли над
Волгой,  термометр  на  наружной  стене  показывал  40  градусов   мороза,
исполинские костры, изнемогая, метались на  реке,  -  все  же  неунывающий
какой-то парень упрямо  лез  по  промерзшей  лестнице  к  перекладине  над
воротами - лез затем, чтобы повесить там пустяковый фонарик и вывеску,  на
которой было изображено  множество  букв:  СССР  и  РСФСР,  и  знак  союза
текстилей, и серп и молот,  и  женщина,  стоящая  у  ткацкого  станка,  от
которого идут лучи во все стороны.

Вторую фотку вроде еще не видела.

Видел это картину не раз - и всегда задавался вопросом - а откуда он её рисовал???

Наталкивает на мысли что автор несколько дополнил виды Костромы

Да это как раз понятно.

Не пнятно - что за ручеёк справо.
На Муравьёвке таковых никогда не было

Это не может быть чёрной речкой - у чёрной речкиникогда не было такой колокольни.\
То что сейчас - голимый новодел.

А вот на муравьёвке церковь была - у спуска с верхней дебри где сейчас жёлтые дома сталинки.

Но фотографий её я не видел

Да, виноват - обманулся.

В таком случае возможно конечно что чёная речка - но тогда искажена перспеткива.

Может тогда так принято было?

[img][/img]